От села до райцентра ровно семь вёрст. Марья это знала с детства. Равно как и саму дорогу: сразу за околицей поле, затем небольшой лесок из березняка и дубков, потом опять поле с лощиной по правую руку и за ним, на горе, она - некогда деревенька на триста душ, а ныне куда более многолюдный райцентр со своей машинно-тракторной станцией и единственной на всю округу церковкой, где крестила младенцем  Марью её покойная мать.

- Ей-то хорошо было. А тут - таись, прячь...

Говоря так, Марья имела в виду своего мужа. Фёдор не раз говаривал ей: «Да  не  позорь ты меня, Марья! Что люди скажут? Коммунист, председатель - а верит в поповские штучки...» Вот и сегодня, уезжая в Малаховку (Марья опять завела разговор), оборвал, не дослушав, и строго-настрого наказал: «Не ходи. Даже не вздумай. Зря только проморозишь ребёнка...»

Но не успели сани отъехать от ворот, как Марья уже оделась сама и завернула в одеяльце Ванятку. «Мы обернёмся раньше, - соизмерив пути, рассудила она. - Так что Фёдор ничего не узнает». С тем и вышла со двора.

Два сына Марьи умерли,  не дожив до года. Третий, Ванятка, тоже родился слабеньким: грудь-то - и то как следует не берёт. Вот и решилась, послушала бабку Лукерью, снова сказавшую ей не далее как вчера: «Сколь раз говорить? Снеси в церкву - и  обретёт раб божий защиту».

- Вот, Лукерья, несу, - вслух промолвила Марья, словно та могла услышать её, и даже зашагала быстрее.

По улочкам пробегал ветер, поднимал, словно пыль, снег, но на метель было не похоже, и Марья не беспокоилась.

За околицей было не то:  в открытом поле ветер уже набрал силу, налетал то слева, то справа, обжигал холодом; большак терялся в снежной круговерти, лес еле угадывался за сгустившейся пеленой, и Марья невольно остановилась.

- А ну как вернуться? - с тревогой всматривалась она в даль. - Но когда ещё такой случай представится?  - вспомнила Марья Фёдора и двинулась дальше.

Однако чем дальше уходила Марья, тем гуще становилась снежная пелена, и вот лес вовсе исчез из виду. 

- Ничего: как приближусь, так снова появится, - успокоила себя на ходу Марья. Только лес всё не появлялся и не появлялся. И всё глубже увязали ноги в снегу.

- Сбилась, что ли?

Марья стала осматриваться по сторонам, но что увидишь в сплошной белой мути? Снег и только снег.

Пискнул, подал голос ребёнок. Марья даже обрадовалась: так редко слышала она этот плач, который и плачем-то назвать трудно - до того он был слаб и тих.

- Ничего, сын, скоро окрепнешь, - молвила мать и, решив, что дитя просит кушать, вынула и дала ему грудь. Мальчик пошевелил губами и отвернул личико.

- Ешь, глупенький, ешь, - подступила с уговорами Марья, но разве что-нибудь поймёт несмышлёныш. - Ну тогда голодный терпи, - молвила Марья и снова подсунула грудь.

Всё повторилось, и Марья запахнула  шубейку и попробовала идти.

Ноги утопали в снегу. Через  шаг или два вовсе провалилась по пояс.

Марья медленно выбралась из сугроба, но новый шаг вновь погрузил в снег.

- Ничего, ничего, - разговаривала сама с собой Марья, высвобождаясь из снежного плена, и почти тотчас вновь попадала в него.

Таяли незаметно силы. Стало темнеть.

- Это сколько же я блуждаю? - остановилась передохнуть Марья, глянула в небо. - Хоть бы луна, хоть бы звёздочка!

Но ни луны, ни звезды не было: только снег вокруг, и ничего кроме снега.

- Вернуться! Надо вернуться, - рассудила запоздало Марья, стала искать путь назад, пошла, как ей казалось, в обратную сторону, но полю и здесь не было конца.

- Идти, надо идти: куда-нибудь всё равно выйду. - И Марья снова шла, однако сил уже не оставалось, и шаг по шагу она остановилась и изнеможённо опустилась в снег.

- Я чуть-чуть отдохну, Ваня, чуть-чуть - и пойдём, - вслух уговаривала себя Марья, попыталась идти и снова опустилась в бессилии...

 

                          

Фёдор искал Марью всю ночь и всё утро. Уже и лошадь выбилась из сил, а  он всё искал и аукал. В ответ была лишь тишина и  собственный голос. Метель к утру улеглась, и звуки теперь разносились далеко и споро.

- Ванятка, хоть бы Ванятка заплакал! - умолял мысленно Фёдор, вслушивался в тишину и, не услышав ничего, вновь звал, окликая.

Поиски ничего не давали, и Фёдор решил уйти, чтобы вернуться из села с мужиками и дальше искать уже с ними. И вдруг увидел... В дальней, а к селу в ближней оконечности поля чернело пятно. Веря и не веря, что отыскал наконец, и боясь самого страшного, он приблизился к месту и на мгновенье отпрянул. Свернувшись, чёрным комком лежала на снегу Марья, безжизненно прижав к себе завёрнутого в её шубёнку сына.

- Марья! Что ж ты наделала, Марья!

Фёдор бросился к ней, к ребёнку.

Мальчик был жив. Фёдор убедился в этом, как только взял его на руки. Но сейчас же и взревел, и взрычал:

- Бог!  Что ты наделал, Бог?!

И унёсся куда-то к небу голос, и сдавила Фёдору уши безответная, мёртвая тишина.