Утром, если жене не можется или хочется подольше полежать в постели, я сам топлю печь.

Я люблю топить русскую печь. Интересно смотреть, как огонь, разгораясь, ползёт по дровам, ударяет фонтаном в свод, лижет кирпичи и растекается в стороны, на ходу ощупывая поленья. Чтобы печь хорошо и весело горела, «тянула», как говорят, её нужно хорошо сложить и в меру вывести трубу. Тогда печка, как свечка.

Дрова, даже сухие, - сосновые, берёзовые или осиновые - горят неодинаково. Ольховые, например, называют царскими. От них почти нет дыма. Они горят ярко, весело и светло, прозрачно пламенея. Сосновые чадят, особенно сыроватые, но от них изба наполняется приятным запахом леса. Дуб крепок, долго горит, даёт много жару, его пламя зло и свирепо: при хорошей тяге печь гудит. Хороши осиновые поленья. Хороши, но лучше всех берёзовые. Звонкие дрова!

В Европе давно уж не топят дровами: там каждое полено, каждая палочка на учёте. Да и где им взять такую благодать? У нас же всё ещё целые районы отапливаются по старинке - дровами, и по утрам деревни и лесные посёлки покрываются чуть зыблемой сетью дыма, который приятно щекочет горло.

Горит, потрескивает печь!

Кто не вертелся у шестка, соскочив с постели, когда мать, раскатывая хлеб, суетилась в белом фартуке у квашни и, поглядывая, не прогорела ли печь, просила: «Подкинь-ка, сынок, полешка два-три или пошевели кочергой головешки»? И тогда искры взвивались, рассыпаясь веером, текли по крыльцам и, вылетая в трубу, закручивались золотым снопом, озаряя купорос снегов. Я надевал шапку и выбегал на улицу полюбоваться белыми звёздами, мерцавшими в густой синеве, искрами, исчезавшими между ними.

Печь, как поляна,  говорят, если она удобна и просторна. Когда-то мы всей семьёй, всемером залезали на печь. Жена приносила стылого сала - по-нашему сальтисона, подавала ломти душистого хлеба с чесночком - и начиналось...

Я тогда, помнится, читал «Бравого солдата Швейка». Пожёвывая сало с чесночком и хлебом, ребята покатывались со смеху и кричали: «Читай ещё!», а матери: «Мам, дай-ка ещё кусочек».

А сколько бабушкиных сказок осталось на печи! Баба Яга вылетела в космическое пространство с кирпичного космодрома на метле, которой заметали в печи. Печь была не только сказочным Клондайком, она была и кормилицей, и поилицей. В ней мылись и парили кости, выгоняли хворь: она была чуть ли не главным хозяйственным агрегатом: в ней распаривали вязки и полозья, дуги и ободья, лыжи и мало ли чего ещё. Обжигали глиняную посуду, сушили ягоды, грибы, в подпечке держали кур (в морозы), телят и ягнят - за печкой.

Русская печь! Я славлю русскую печь! О ней сложены песни, пословицы, поговорки. Говорят: всё мечи, что есть в печи. Однажды я спросил в Узяне у старика: «А сколько лет вашей печи?» - «Не знаю, - ответил он. - Её бил ещё мой дед, когда я был мальчишкой». - «А зачем бить?» - «А глинобитная она. Кирпичей не было, вот и били из глины».

Жарко горели на Руси печи. Весело жить под их пощелкивание да потрескивание. Не красна изба углами, а красна пирогами. И тут опять выручала печь. Какой дух в избе, когда пекут пироги с калиной, черёмухой! А когда шипит жаркое или варятся русские щи! Недаром же говорится: щи да каша пища наша.

У моей бабки, Анисьи Маркеловны, было девятнадцать детей. Из них - двенадцать сыновей. Она пекла хлеб через день, а то и каждый день. Ржаной хлеб - «хлебушко», как его тогда называли. Вбежишь в избу, станешь у порога - чистым полем, густым хлебным ароматом обдаёт тебя. А бабка откинет вышитый рушник, отрежет горячую горбушку, посыплет крупной солью - и с квасом или с чашкой молока! Похрустывает на зубах румяная пудренная корочка.

Разлетелись наши ребята, кто куда. Кто на втором, кто на восьмом этаже в городских благоустроенных квартирах включает электроплиты, калориферы, обогреватели. А я топлю печь.

Ласково и миролюбиво потрескивает она, точно разговаривает, светит и греет, как грела и светила деду и прадеду.

Пусть вечно дымят трубы русских печей и наполняют душу радостными воспоминаниями!