Прибыль

На дворе стоял февраль. И хотя мужики поговаривали между собой, будто цыган шубу продаёт, сами, поёживаясь в полушубках, с опаской поглядывали на заметно опустевшие сараи, смекая, сколько ещё потребуется сена до травы, и, главное, гадали, какой будет весна. А скотина её уже чуяла: разлеглись на припёке овцы, запрыгали вокруг них крутолобые ягнята; опустила, млея, тяжёлую, точно кувалда, голову лошадь, подставила бок солнцу; носится около коровёнки-матери телёнок, то в бок торкнется, то, скользнув под вымя, зачмокает, роняя шмотья белой пены, закрутит хвостиком, отпустит краник  - и потечет прозрачно-кремовая струйка; мать подхватит её языком и с наслаждением, и захлёбываясь начнёт зализывать шалуну брюхо.

«Какая удивительная совместимость, - думает Егор, - как всё мудро устроено в природе: вот начали телиться коровы. Скоро и Ласта разрешится от бремени. С неделю уже он поджидал прибыль. Ласта "причинала", и нужно было уследить, не проворонить телёнка: по утрам крепко примораживало. Две последних ночи ходил он в сарай с фонарём, оглядывал Ласту, признаки были: и вымя отпустила, и молозиво появилось, и мосолки у хвоста разошлись - кулак входит в ямки, - всё будто ладно, а что-то не телится... - недоумевал Егор. - Видно, перехаживает», - решил он, стоя в сарае. А из-за перегородки на него поглядывал бык-полуторник и тёлка. «А вдруг начнёт телиться, да ещё помощь понадобится, что я тогда? Куда?» И, кончив дела по двору, он пошёл к Марфе, к соседке.

- Ты смотри, - сказала Марфа, - как начнёт хвостом крутить туда-сюда, забеспокоится, вроде, ложиться начнёт - значит, скоро.

- Да ложиться-то она ложилась, - вспомнил Егор.

- А вот ещё что: которая лёжа телится, которая стоя. Знаешь? Не видал рази? - хитренько так, прищурившись, спросила Марфа. - Сперва ножки появятся, копытцы самые, склизкие, мягкие; потом носик, самое зеркальце. А потом уж головка. Вот тут не прозевай. У Жарковых, помнишь, у Малаши, корова была, большая, бусая, как-то всегда тяжёло телилась. Не может, бывало, растелиться. Меня звали. Я помогала. И потом, который телёнок в рубашке родится, а который нет.

- Это как же - в рубашке?

- А так. У них, как у людей. Пелена такая. Пузырь. Эту пелену порвать надо, если сама корова не порвёт. А то телёнок задохнуться может.

"Вот, поди ты! - удивился Егор. - Не знал. И выходит, век живи, век учись... Придёт, бывало, хозяйка, скажет: "С прибылью Вас, Егор Пахомыч! На-ка мешок, оберни телёночка да принеси домой: наверное, уж облизала».

- А ещё, Пахомыч, если телёнок большой, тут помочь нужна. Как начнёт головка выходить и задержится, застрянет вроде бы, возьми пальцами и разведи краюшки, разверни их будто, вот так. - И она стала оправлять платок на голове у висков. - Вот так, видишь? У бычка лоб широкий, он в проходе вроде, как лбом, бровями упирается. Ты захвати его за ножки повыше копытец и потягивай, потягивай потихонечку, а другой рукой оправляй, оправляй - вот так, вот так. - И она опять, но только уж одной рукой стала оправлять свои седые пряди у висков.

"Да тут целая наука! Как же это я раньше-то не знал? - думал Егор. - Всё бабы. Сами. И принимали, и подпускали, и доглядывали, и никаких тебе техников-осеменителей, ветеринаров. И скот водился. И мясо на базаре рубль пятьдесят было».

- А хозяйка-то у тебя где? - спросила Марфа.

- К дочерям умотала. Зять за мясом приезжал и её погостить забрал. А мне вот теперь подошло узлом к гузну.

- Пельмени любишь? - с усмешечкой  спросила Марфа. - А кашу с маслом? Сметану? - и поглядела на него боковым зрением, не поворачивая головы. - Ничего, ничего, не бойся. Научишься. Помучишься - научишься. Не нами сказано: поживёшь на веку, наползаешься на боку.

- Так-то оно так, Марфа Никитишна.  Приходится. Ничего не поделаешь. Ребята разлетелись, вдвоём со старухой остались.

- Вам-то ещё ничего. А я двоих фронтовиков схоронила и осталась, как рак на мели: и грязно, и воды нет. До последнего коровушку держала. Витьке, племяннику, за триста пятьдесят отдала, задарма.

- Ну, ладно, Никитишна, спасибо тебе. Надо двигаться, как бы чего не случилось.

- Айда, дай бог, чтоб всё хорошо было! - Марфа перекрестилась.

Егор вышел. "Надо ей обязательно снести молочка. Потом. Как отелится". Он шёл по пустынной улице. «Одни собачьи следы», - думал он.

 Дома осмотрел фонарь, заправил керосином, подрезал фитиль и поставил у порога. И всю эту, третью по счёту, ночь он прокрутился впустую. И лишь на четвёртую, под утро, поднеся фонарь к Ласте, увидел торчавшие из-под хвоста белые копытцы.

 "Началось, - оробев, прошептал он. - Что же мне делать-то?» Он стоял в недоумении, растерянно глядя на эти ножки. Ласта лежала, упершись задом в стенку. "Как же она телиться-то будет? Глупая. Тесно ей тут. Надо перегнать её в другое отделение, а телят в кардешку». Повесил фонарь и как только открыл дверь, Ласта поднялась - и в дверь, тёлка и бык-полуторник за ней. Ласта - в калитку и за ворота, бык - следом, и скрылись в потемках. В жёлтом пятне света, что падал из окна, Егор увидал, как бычок окорячил Ласту.

- Куда тебя черти несут?!  - закричал Егор на быка и кинулся к палисаднику. Оторвав штакетину, он замахнулся на быка. "Обломит ещё ножки, - подумал Егор. - Вот дурак! А ну как Ласта свалится да начнёт телиться в снегу? Сама простынет и телёнок замёрзнет". Егор врезал штакетиной  по спине. Бык отскочил в сугроб, и в этот момент чёрт принёс трёх, своих же, собак, что бегали где-то по посёлку. Увидев в темноте корову и быка, они, видимо, приняли их за чужих и с лаем погнали к речке. Егор кинулся наперерез, замахнулся штакетиной, собаки отбежали в сторону, Ласта выбралась из сугроба на тропу и повернула во двор. "Слава тебе, Господи! - взмолился Егор. - Уразумела!"

Он загнал Ласту в сарай, постелил свежих обмялок, сена, отдышался и стал ждать. Ласта легла. Ножки опять упёрлись в стенку. "Стесняется, что ли?" - подумал Егор. Он взял корову за заднюю ногу и стал оттягивать от стенки. Ласта застонала. Ножки показались уже больше, Егор взялся за них, потянул, появилась головка, а затем телёнок сам как-то неожиданно выскользнул и, запрокинув голову, замер на полу.  "Мёртвый, - подумал Егор. - Что же мне делать-то? Опять двадцать пять! Наверное, бык придушил?"

Он взял мокрую холодную голову в руки, сунул телёнку палец в рот, тот засосал, мекнул, зашевелился, вздохнул, сердце его заколотилось, застучало, да так громко и сильно, что были отчётливо слышны удары. Это были первые удары новой жизни. Егор как ошарашенный сидел на полу на корточках. Пахло керосином и сеном. Егор приложил руку к мокрому боку телёнка - сердце билось.

"С прибылью вас, Егор Пахомыч!" - поздравил он себя. Поднялся и вышел на волю. На дворе занимался новый день.

 

 

← вернуться назад