Хомячок

Осенью мы с сынишкой пошли городить стога. На осинах болтались последние листья. Было свежо и прохладно. Выпал и сошёл первый снег и, как всегда это бывает, скотина подалась глубже в лес, на нетронутый корм. Я стал готовить колья, а помощник - вытаскивать из прошлогоднего остожья жерди, да что-то затих. Я вспомнил: там было шмелиное гнездо. Гляжу, сучком ковыряет. Зачем, думаю, сучком? Мёда нет, да мы его, мёд-то, просто руками доставали...

- Пап! - вдруг заорал. - Смотри!

Я побежал. Листья, точно живые, шевелились в ямке, под старым пнём. Мальчишка ещё раз копнул сучком. Листья завертелись воронкой, зашуршали и с шумом вылетели наружу. Что-то зашипело, фыркнуло - и вот он! Чуть больше рукавицы, сероватый, с жёлтыми подпалинами по бокам и белым подбрюшьем, зверёк, зло скрючившись, сидел на задних лапках.

Мгновение - и он уже мчится к черёмушнику. Мы - за ним. Азарт преследования проснулся в нас. Зверёк, изворачиваясь, ловко ускользает, прячется, мелькает, мчится меж кочек. Но мы наседаем. И когда прут задевает его, он останавливается на секунду, яростно шипит, готовый броситься на врагов, мы теряемся, он пользуется моментом и кидается прочь.

Наконец удар прута останавливает его. Он шипит, весь насторожась, брюшко ходит, глазки зло сверкают, носик поблескивает чёрной звёздочкой, он привстал на задние лапки и готов броситься: передние лапки сжаты в кулачки, они дрожат, зубы, точно кривые шильца, готовы прокусить всё, он захлёбывается от ярости. Но удар откуда-то сверху - удар, которого он не ожидал, повалил его. Он пискнул и ткнулся в траву.

Я подошёл, наклонился и хотел взять его за ножку, как он молнией метнулся и мёртвой хваткой вцепился в фуфайку. Я замотал рукой, пытаясь сбросить, отцепить его, но он держал меня за рукав, точно вора. Я махнул рукой ещё раз, тряхнул - жёлтый, обмякший мешочек всё ещё висел на обшлаге, хотя глаза его закрывались, а лапки распутились. Я отцепил зверька.

Это был хомячок. Обыкновенный, лесной, теперь уже исчезающий зверёк. Шкурка его довольно тонкая, грязная, с красными пятнами, показалась мне невзрачной. Через четверть часа, постояв, поговорив о трофее, успокоившись, мы принялись за дело.

Но странно: оно не ладилось. Вернее, ладилось, но теперь что-то смущало нас, мы испытывали неловкое стыдное чувство. Мой помощник отошёл и копался в проволоке, отвязывая старые жерди, я тесал колья.

Рыжий, грязный комочек лежал в стороне.

«Зачем убили? - подумал я. - Разве он нам мешал? Он жил здесь, вместе со шмелями. Возможно, он охранял их, а они его. Им было хорошо: хватало и места, и еды. За что же я убил его?»

Это старое остожье и пень, и эта рыжая поляна с красной черёмухой, и прозрачный ключ - это всё его. Здесь он родился, рос, жил... Так почему же я пришел сюда с топором? Кто дал мне право его убивать?

Я понял: такого права мне никто не может дать.

У него было своё право - жить.

Хомячок лежал в стороне.

Радость осени, чистого неба, свежего простора, ощущение счастья жизни - исчезли. Остались стыд и тягостное смущение...

Прошло время, и лет пять назад в моём огороде у старого дома я увидел свежий выброс глины. Он вытянулся рыжим сугробом, а рядом, у начала сугроба, темнела нора. Это было жильё нового поселенца. Я набросал на глину старых столбиков, гнилых кольев, кинул истлевшую доску, так что всё это обратилось в кучу, не привлекающую ничьего внимания.

Недавно мы копали картошку. Дождь прогнал нас. Мешки, сумку с едой пришлось оставить на огороде, и, когда мы возвратились, увидели его работу. Сумка разграблена. Сахарный песок рассыпан. Хлеб раскрошен, помидоры исчезли, варёные картофелины съедены, мешки пустые продырявлены.

Хорошо, что не добрался до тех, что с картошкой. Это был хомячок!

Теперь в его кладовой, что вырыта в бугре, приготовлены на зиму отборные картофелины, ровные, чистые, мытые, морковь - штабельком, хвостик к головке, одна к другой; стручки гороха - поленницей, репа отдельно, бобы - один к одному, синие, спелые, как на блюдечке.

Разве он не хозяин?

Я знаю его тропу. Она идёт по старой борозде, у межи, под навесом из травы и бурьяна. Она утоптана, будто по ней катали шары.

Тайно радуюсь, когда вижу след по росе, новую косицу глины у межи. Значит, появилась новая семья. Здесь, у речки, на ольховой опушке, будет новая жизнь. Пусть будет!

 

 

← вернуться назад